Для тех, кто помнит историю Петра Петровича, который провел в лесу 14 суток...
ссылка на тему
viewtopic.php?f=2&t=629&hilit=+%D0%9F%D0%B5%D1%82%D1%80+%D0%9F%D0%B5%D1%82%D1%80%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87Летом этого года в двух журналах вышли рассказы об этом событии. Один написан самим Петром Петровичем, другой - сыном его лучшего друга, который принимал участие в поисках. Возможно, вам, принявшим непосредственное участие в этой истории будет интересно их прочитать..
ссылки:
http://magazines.russ.ru/zvezda/2011/7/st18.htmlhttp://www.bg.ru/article/8906/ Текст:
ТАКАЯ ВОТ ИСТОРИЯ
Петр Стрелков
Непредвиденное путешествие Событие, о котором пойдет речь, произошло в Волосовском районе Ленинградской области близ деревни Реполка в июле прошлого года. В том, что я рассказываю, нет ни слова вымысла. Случившееся со мной должно быть интересно и поучительно для многочисленных у нас любителей бродить по лесу за ягодами-грибами.
В то утро я поехал в незнакомое место собирать на болоте морошку. Отправился на пару часов, налегке, не взяв с собою даже куртки и мобильного телефона. Я ехал с местным жителем в его машине. Мы оставили машину на дороге, пошли на болото, и тут же мой провожатый исчез. Я остался один в обществе собаки таксы по кличке Федя.
Ягод было мало. Стояла редкая для наших мест жара, солнце палило, как в туркменской пустыне, болото гудело от туч кровососов, яростно нас атаковавших. Я решил не искать пропавшего спутника, а самостоятельно возвращаться на дорогу. Как по пути назад я сумел заблудиться, не могу понять до сих пор. Правильное направление подсказывало солнце, в кармане лежал компас, да и расстояние было небольшим. Не иначе как мне напекло голову, и я плохо соображал, что делаю.
Мое возвращение к дороге сильно затянулось, да и лес перестал быть похожим на придорожный. Неожиданно я вышел на опушку, за которой расстилался обширный луг. Дорога должна была находиться за лугом, но пересечь его у меня не хватило сил — мешали густые заросли иван-чая
и других некошеных трав высотой по грудь. Обходить луг было слишком далеко, и я решил возвращаться обратно к болоту. Вместо сырого сосняка, где мы собирали ягоды, я очутился в красивом, почти парковом высокоствольном лесу. Темнело, пора было останавливаться на ночевку.
К ночлегу в лесу я подготовлен не был, на мне были только майка
и легкая рубашка. Я нашел две упавшие одна на другую сосны, подгреб сухого хвороста, зажег и возле этого огня, постоянно его раздувая, продремал ночь. Устроиться рядом и греть меня Федя отказался. Всю ночь он воевал
с комарами, а утром, когда опять налетели слепни, непрерывно клацал зубами в надежде их поймать. У меня эта охота шла успешнее, и убитых кровососов Федя жадно слизывал с моей ладони.
По-настоящему заблудиться, да еще с вынужденной ночевкой, — такое случилось со мной впервые, происшествие вызывало скорее досаду, чем испуг. Надо было решать, что делать. Весь вечер и ночь я вслушивался в темноту. Я знал, что меня обязательно будут искать, но ни крики, ни шум машин, ни другие дорожные звуки до меня ни разу не донеслись. Я не слишком доверял своему слуху, но дома у родных имелось ружье, они могли догадаться сигналить мне выстрелами, хорошо и далеко слышными; но и стрельба не нарушала тишину леса.
Было похоже, что я слишком далеко отклонился от автомобильной дороги и тех мест, где меня могли искать. Я не люблю зависеть от чужой помощи, была жива обида на бросившего меня на болоте компаньона, и я решил выбираться самостоятельно. Карту перед выходом я не смотрел, но мне представлялось, что мы ехали по дороге примерно с запада на восток. Направляясь к болоту, мы свернули с нее на юг, так что дорога должна находиться от меня на севере. Путь до дороги не мог быть слишком долгим, много времени и сил на это не потребуется. Места вокруг считались глухими, близких деревень и других дорог тут не было.
К лесу я человек привычный и всегда был легок на ноги, но большие нагрузки мне уже не по плечу. Мне минуло 78 лет. Я инвалид, много лет живу без одного легкого. Подводит и слух: я не только стал хуже слышать, но и плохо определяю, откуда доносятся до меня сторонние звуки. Все это не казалось мне препятствием для достижения близкой цели, я чувствовал себя хорошо и бодро двинулся в путь.
Красивый парковый лес скоро кончился, начались сырые, обильные ветровалом ельники. Они чередовались с вырубками разного возраста — одни густо заросли мелочью рябины и березы, другие — более взрослым подростом. Идти мешали кучи полусгнивших сучьев, затянутые малиной, под ногами рушились трухлявые пни, валялись брошенные истлевшие бревна, а местами целые их груды, разбросанные в хаотическом беспорядке. Пришлось подобрать крепкий кол для опоры, но я часто пускал в дело и вторую руку, удерживая равновесие. К вечеру стало понятно, что скорость моего движения в таких условиях ничтожно мала, и надежда быстро выйти к дороге стала таять. Возвращаться назад было стыдно, да и поздно, я боялся совсем при этом запутаться. Оставалось упорно двигаться вперед.
Пошел второй день пути. Я не переставал ждать появления дороги или признаков ее близости, но их все не было. Куда они исчезли, было непонятно, и я начал сомневаться в своих топографических расчетах. Скорее всего, решил я, дорога делает здесь изгиб и отклоняется дальше к северу, чем я ожидал. Путешествие нежданно затягивалось, но меня это особо не пугало. Ни леса, ни одиночества я не боялся и был уверен, что раньше или позже выйду к цели. Куда больше меня волновала паника среди близких людей, неизбежно вызванная моим исчезновением.
На третий день мне повезло попасть на более или менее свежую вырубку и найти просеку, по которой с нее вывозили некогда лес. Она была сплошь изъедена глубокими колеями, уже заросшими молодым древесным подростом вперемешку с бурьяном, но по ее обочинам идти было удобнее, чем ветровальным лесом. По этой просеке я вышел на другую вырубку, а по ней на более свежую лесовозную дорогу со следами протекторов. Однако ездили по ней редко, местами дорогу перекрывали упавшие деревья. Я радовался, рано или поздно эта дорога обязательно должна соединяться с основной трассой, которую я искал, но в какую сторону к ней надо двигаться? Шума лесных работ нигде не было слышно. Сперва я пошел в северном направлении, но там дорога явно глохла, идти же к югу значило двигаться в ту сторону, откуда я пришел. Тут от основной дороги на северо-запад отошла сравнительно новая лежневка; вымощенная бревнами, она тянулась вдоль огромной свежей вырубки. Мы шли по этой лежневке очень долго. Нещадно палило солнце, через каждые десять минут приходилось валиться в тень отдыхать. Я хотел не расставаться с лежневкой как можно дольше, но вместе с вырубкой она кончилась. Надо было возвращаться обратно, лес, очевидно, вывозили тем путем, по которому я сюда пришел.
Тут я проявил малодушие, тащиться обратно по раскаленной солнцем лежневке уже не было сил. А там опять гадать, в какую сторону идти дальше? Разведка нескольких километров дороги для молодого человека простое дело, для меня же она казалось непозволительной тратой сил. Я посмотрел на компас и решил продолжить движение к северу напрямик, по лесу, а не соблазняться лесорубными трассами, благо с той стороны померещился далекий шум машины.
Ошибочность этого решения я почувствовал быстро. За кончившейся лежневкой мы попали в пойму какой-то мелкой речки. Много часов мы пробирались через глубокие вязкие лужи и болотца, перемежавшиеся сырыми кочками, старыми пнями и давно рухнувшими гнилыми стволами; все это густо заросло ольхой и молодыми липами. Приятным местом в этой гнилой низине оказался только чистый участок речки с песчаным дном и мелькавшими над ним мелкими рыбками — из нее я впервые с удовольствием напился. На большой кочке, окруженной водой, нам пришлось заночевать.
Утром болота были преодолены, и мы опять попали на старые, трудно проходимые вырубки. Еще накануне я обратил внимание, как изменилось поведение Феди. При переходах через водоемы такса принималась громко выть,
а на следующий день закатывала концерт при каждом подъеме после остановки на отдых. Во время четвертой ночевки собака исчезла, она не захотела продолжать путешествие. Было обидно, но я сознавал разумность Фединого выбора. Чем-либо помочь уставшей и голодной собаке я был не в состоянии.
Я уже не сомневался, что иду не туда, куда рассчитывал, иначе давно бы вышел к дороге даже при моей тихоходности. Если менять направление, то на какое? Этого я не знал и решил продолжать двигаться к северу. Для заблудившегося в лесу человека опасно паниковать и метаться в разные стороны. Тут не сибирская тайга — двигаясь в одном направлении, я рано или поздно должен был достичь торной дороги, пусть даже не искомой, а любой другой. Мне ничего не оставалось, как продолжать начатый маршрут.
Кончалась первая неделя моего странствия. Я сознавал, что мой путь приобрел теперь классический характер фольклорной присказки “иду туда, не знамо куда”, что не прибавляло оптимизма. Помнится, однако, что ни чувства беспомощности, ни страха я не испытывал. В глубине души жила вера, что в лесу, который я всегда так любил, пропасть я не должен. Живо было и любопытство, что ждет меня впереди, какие еще козни придумает для меня леший, лесной хозяин. Было понятно — если я сломаю или вывихну ногу, что на захламленных вырубках очень легко, то действительно буду обречен. Пока же ноги исправно меня слушались, особого волнения я не чувствовал и продолжал верить, что выйду в конце концов туда, куда требуется.
Начальные яркие впечатления сменились однообразием следующих дней. Бесконечные зарастающие вырубки чередовались с участками нетронутого леса. Выросшие в тесноте деревья, ранее защищенные от ветра, легко валились бурями и создавали по краям валы из труднопроходимого ветровала. Передвигаться в высокоствольном лесу по компасу было трудно. Далеких ориентиров нет, выберешь впереди приметное дерево, но прямо дойти до него не удается, надо обходить разнообразные препятствия, а после нескольких обходов оказывалось, что я сильно отклонился от нужного азимута. Выбираешь новое дерево и вновь уходишь в сторону, так что фактически двигаешься не по прямой линии, а мелкими зигзагами. Удавалось следить лишь за общим направлением движения.
Красивый старый лес встречался редко. Места, по которым я шел, были мрачными. Не слышно было птиц, даже вездесущих воронов, не взлетали выводки боровой дичи. Любоваться оставалось лишь следами лосей и нередких тут медведей.
Интересно, что почти весь долгий путь мне не попадался мусор в виде разнообразной пластиковой тары и пакетов, встречать которые мы привыкли сейчас везде. Я удивлялся этому, пока не сообразил, что большинство вырубок производилось до того, как эти материалы получили у нас всеобщее распространение.
Кормиться мне было нечем, разве что наберешь горсточку малины, но и она не шла — разжуешь и выплюнешь. Странно, но до самого конца путешествия я от голода не страдал. Иногда воображал, будто ем что-нибудь вкусное, но лишних тягот эти мечтания не приносили. Труднее решался вопрос
с питьем. Лето выдалось жарким, большинство обычных в лесу мелких водоемов превратились в жидкую грязь. Важнейшим источником воды оказались для меня глубокие глинистые колеи, оставленные некогда тракторами на лесовозных дорогах. Прикрытые высоким бурьяном, они хорошо сохраняли влагу, хотя вид имели неприглядный. Лучшими из них были те, в которых водились клопы-водомерки, что свидетельствовало об их достаточной глубине. Зачерпнуть воду было нечем, ее приходилось сосать с помощью трубочек из стеблей “медвежьей дудки”. Но в середине пути мне повезло найти стеклянную баночку из-под майонеза еще советского образца. Этот сосуд, бережно мною хранимый, решил трудности с доставанием воды. Его недостатком была лишь прозрачность стекла, через него был слишком заметен бурый цвет зачерпнутой жидкости и плававшие в ней мелкие ее обитатели.
К началу пути у меня оставалось пять сигарет, я растянул их на четыре дня. Особо необходимы сигареты были вечером, сразу после захода солнца, когда налетали полчища комаров. Отгонять их перед сном сигаретным дымом (а не шлепками ладони по телу) было великим благом. Раз я подвергся нападению и более страшного противника. В болотистом лесу меня вдруг облепила туча мокрецов. Эти крохотные, жесткие на ощупь насекомые забиваются в глаза, нос и уши и грызут слизистые оболочки, вызывая нестерпимый зуд. От них удалось сбежать, в других же местах эти мучители не встречались.
Я очень боялся дождей, после мокрой ночевки воспаление легких было бы мне обеспечено. К счастью, дождей не было, хотя по вечерам часто ворчали далекие грозы и падали с неба редкие капли. Ночевать в лесу я привык с костром, без огня не только холодно, но и скучно. Приготовление к ночлегу требовало немало времени и сил. Надо было заготовить много сучьев (что без топора трудно), но еще лучше найти и подпалить хворостом лежащий на земле ствол — пусть он только тлеет, а не горит, но тепло от него все-таки идет и легко разгораются подложенные сверху сухие веточки. Важно было подготовить себе ровное место не слишком близко, но и не далеко от огня. От усталости и бескормицы я быстро худел и стал вроде “принцессы на горошине” — любой корень, сук или камень больно впивались в отощавшее тело. Потом я перестал заботиться о чистоте одежды и поступал просто — ложился на потухшее кострище, еще хранившее тепло.
В моей зажигалке оставалось мало газа, а при разжигании костра ее приходилось долго держать горящей. Чтобы преждевременно не израсходовать остатков горючего, я стал использовать сухую бересту. Она мгновенно загоралась от зажигалки, и уже горящей берестой поджигался хворост для костра. При таком экономном способе зажигалка исправно действовала до конца путешествия.
Долгое одиночество и молчание привели к интересному явлению: моя личность начала как бы раздваиваться. Непослушные усталые ноги и желавшее отдыха тело было одно, а мой дух, понуждавший двигаться вперед, — другое. Эти две мои половины постоянно ссорились, торговались о частоте остановок и времени отдыха.
Выбор пути требовал постоянного внимания, этим в основном и была занята голова. Другим дорожным занятием было вспоминать давно забытые стихи или слова песен и многократно их повторять. Мысли о близких людях, страдавших от моей пропажи, были строго запрещенной темой. Зато можно было вспоминать о неоконченных дома делах, которые отсюда казались важнее и интереснее, чем раньше.
Охотнее всего воображение рисовало картины моей долгожданной встречи с дорогой и людьми. Мечталось, что за ближними елями открывается вдруг гладь асфальта и я останавливаю попутную машину, не убоявшуюся моего дикого вида. Проигрывались разнообразные варианты объяснения со случайными встречными, убедительные просьбы мне помочь, возможность уехать в чужом автомобиле... И вот я наконец у знакомого порога. Радость встречи
с давно ожидающими меня родными и друзьями, а если дело ночью — торжествующий стук, которым я требую меня впустить. Утешительные сообщения по телефону, что я жив и нашелся, ведро горячей воды для мытья и возможность скинуть грязную одежду. А потом — кружка сладкого и очень горячего кофе или чая — я очень соскучился по горячему питью — и мягкая теплая постель…
Такие благостные мечты об исходе моего путешествия я окрестил словами из детской песенки: программа “Голубой вертолет” — и без успеха старался не увлекаться ею. Ибо реальность была иной. День шел за днем, мой поход непомерно затянулся, уходили силы, а шансов встретить людей или найти дорогу не прибавлялось. За весь долгий путь никаких признаков близости человека
я так и не обнаружил. Иногда мне мерещился вдали, особенно по утрам, шум от проходившей автомашины, но приблизиться к нему никак не удавалось.
Я стал относиться к этим звукам скорее как к галлюцинации.
На второй неделе пути я заметно ослабел. Достаточно было пройти сотню метров, как непреодолимо хотелось отдохнуть. Борясь с этим, я намечал впереди вехи, только дойдя до которых получал право остановиться. Помогало это плохо, садился или валился отдыхать я все чаще и тратил на это едва ли не больше времени, чем на ходьбу. Донимала редкостная для нашего климата жара, в тени я, бывало, сразу отключался, пока переместившиеся солнечные лучи не заставляли меня переползать под другой куст.
Садиться отдыхать я старался на высокий пень или кочку, с них легче было подняться. Вставание на ноги превратилось в трудную процедуру. Для этого я опирался на палку и придерживался другой рукой за ближний куст, но ноги часто подкашивались, я падал, опять отдыхал и вновь повторял попытку. Вернее было встать на колени в молитвенную позу, обеими руками опереться о землю и подниматься с их помощью.
Ноги, главный рабочий орган, стали отказываться мне служить. Пришло понимание, что благополучный исход путешествия вряд ли возможен.
Конец своего пути я помню плохо, любопытство сменилось равнодушием, усталостью от однообразия впечатлений. Дни стали путаться, а пройденные места слились воедино. Двигаться лесом я был уже мало способен, но
в последние дни удалось выйти на старую лесовозную дорогу подходящего направления. По ней я и брел, еле переставляя ноги. Она шла по лиственному мелколесью и заросла не лесным подростом, а высоким бурьяном. Дорога была густо изрезана очень глубокими, зачастую залитыми водой колеями, тут могли ездить только зимой. Свежих следов присутствия человека нигде видно не было.
На обочинах этой дороги я провел три последние ночи. Разводить костры
я уже не пытался — не было сил да и топлива. Я забирался на ночь в сухие колеи, чуть защищавшие от ночного ветерка. Было зябко; нагрев спиною землю, я поворачивался и прижимался к теплому месту то одним, то другим боком. С заходом солнца выпадала роса, и моя рубашка становилась сырой. Спалось из-за холода плохо. Раньше я поднимался часов в пять утра, стремясь начать путь до жары. Теперь мое расписание сбилось: я дожидался солнца, чтобы согреться после зябкой ночи и немного поспать в тепле. Звуки, похожие на шум проходивших машин, звучали здесь вроде громче, чем раньше, но я уже давно перестал обращать на них внимание.
Тринадцатый день путешествия оказался самым для меня тяжелым. С утра я прошел совсем немного и весь оставшийся день провалялся в кустах, спасаясь от солнца. Сил идти дальше не оставалось, и впервые мною овладело отчаяние. Я думал, что хватит бесполезно мучить себя, лучше остаться в этих кустах и тихо ждать конца. Сам уход из жизни не пугал, страшил долгий процесс умирания. Я понимал, что “туда” по своему желанию не принимают, дожидаться очереди будет мучительно тоскливо. Ускорить же процесс и помочь себе проститься с жизнью, я оказался не готов. Повеситься на собачьем поводке казалось некрасиво, да и не было сил забраться на дерево привязать ремешок, воспользоваться же маленьким перочинным ножиком, бывшим при мне, затруднительно. Так что мысль о добровольной кончине я оставил и решил двигаться дальше хоть ползком — бездеятельно сидеть на одном месте казалось слишком тошно и скучно. На всякий случай вырезал на куске бересты свое имя, телефон и дату — пусть любопытный знает, чьи останки он обнаружил, и сообщит родным.
Впереди кончалось мелколесье и виднелся крупный лес, за таким я всегда надеялся увидеть дорогу. Следующим утром я решил добраться до него, но ноги, как и вчера, отказывались меня слушаться; передвигаться я мог только на карачках. Я готовился к очередной попытке встать с земли, как вдруг услышал близкие голоса — с корзинкой для ягод ко мне подходили женщина с мужчиной. “Ребята! Сделайте милость, помогите. Давно заблудился, нет сил идти дальше”, — произнес я слова, давно отработанные
в программе “Голубой вертолет”. Случилось чудо, из сладких мечтаний она превратилась в реальность.
На этом мое непредвиденное путешествие можно считать законченным. Добрые люди вызвали по мобильному телефону сельскую “скорую помощь”. Я так давно не видел человека, что просил моих спасителей не оставлять меня до прихода машины, боялся, что мираж рассеется и я опять останусь один.
Под конец меня ждал еще один радостный сюрприз: нежданно появился мой младший сын. Близкие уже не надеялись меня найти и закончили поиски. Сын с женой оставались последними. Надо же так случиться, что машина “скорой помощи” остановилась справиться у них о месте, где найден заблудившийся в лесу человек! Искать и забирать меня они отправились совместно.
Ходить я не мог, меня на носилках отнесли к шоссе, до которого оставалось всего 300 метров. Это была та самая автомобильная дорога, которую я искал долгие две недели и в конце концов почти достиг.
По сведениям из районной милиции, продолжительность моего блуждания по лесу оказалась рекордной, до этого регистрировались пропажи людей в лесу не более чем на пять суток и то единственный случай. Тех бедолаг, кого не находили раньше, живыми уже не встречали. С чем связана моя исключительная живучесть, объяснить не могу.
Задним числом, посмотрев на карту, я выяснил причины непомерной длительности моего путешествия. Из-за незнания местности я шел не в сторону искомой дороги, а почти параллельно ей, лишь очень постепенно к ней приближаясь. Теперь я думаю, что отдаленные звуки идущих по дороге автомашин, которые я изредка слышал, были не галлюцинацией, а реальностью. Крайне низкой оказалась и скорость моего движения, особенно, наверное,
в последние дни. Если измерять расстояние по дороге, мой путь составил всего восемнадцать километров, реальный же путь по лесу был, вероятно, раза в два-три длиннее.
Не могу умолчать о судьбе покинувшего меня Феди. Участь таксы тоже оказалась благополучной, через неделю собаку нашли у обочины дороги там, где мы вышли из машины и начали пешее движение. Пока я валялся в больнице, Феде за предательство подыскали нового хозяина, они вполне довольны друг другом, но ходить в лес умная собака теперь отказывается.
Я должен покаяться перед родными и друзьями за доставленные им переживания и заботы. Сознаюсь, что причина случившегося — мое непростительное легкомыслие, неумение оценить свои силы. В оправдание могу лишь сказать, что признание своей слабости не украшает жизнь мужчины, что силы с возрастом уходят незаметно и учитывать этот грустный процесс не всегда легко.
Я глубоко благодарен всем, кто был занят моими поисками, знакомым и незнакомым. В них приняло участие несколько десятков человек, были подключены работники МЧС, использовались собаки-ищейки, поднимались
в воздух даже парапланы. Не сомневаюсь в усердии спасателей, но ни их, ни низко летящих над лесом летательных аппаратов я не видел и не слышал. Потому и не пытался заявить о себе дымовым сигналом: поджигать ради этого лес я не считал себя вправе, да и не легко это сделать без топора и
с малым запасом сил, а небольшой костер никем не был бы замечен.
Мне кажется, что найти одинокого путника в тех лесах, по которым я странствовал, можно только случайно. Удивительно, что всего в ста километрах от Петербурга удается блуждать в лесу две недели и не встретить человека. Деревенское население сейчас очень сократилось, да и былые надобности посещать леса (пастьба скота, кошение сена) отпали, старые деревенские дороги и тропы исчезли. Заместившие местное население дачники далеко от дорог пешком обычно не ходят. Для верной встречи с людьми надо выходить на автомобильную трассу. Человеку с хорошим слухом нетрудно найти ее по шуму транспорта.
Во время непредвиденного путешествия мне изрядно досталось, но оценить его только как тяжелое испытание мне трудно. В мою однообразную стариковскую жизнь вторглось вдруг приключение. Оно потребовало предельного напряжения сил, но я сумел выстоять, и это принесло чувство удовлетворения. С удовольствием я вспоминаю ночевки в лесу, когда после изнурительного дня я устраивался у костра или в колее лесовозной дороги. Удивительная тишина вокруг и чувство полного одиночества, будто ты единственный человек на земле, не пугает, а чарует душу. А над головой игра света и цвета неба: гаснет день, приходит короткая белая ночь и сменяется вскоре рассветом. Я благодарен судьбе, что смог увидеть и прочувствовать все это в том возрасте, когда не положено уже шататься по лесам, а воспитанная молодежь без колебаний уступает мне место в общественном транспорте.
Изложение второе...
2
. Из дома вышел человекЕжедневно в Москве пропадают как минимум 20—25 человек. Пропадают при обстоятельствах самых простых и самых таинственных. Некоторых потом находят живыми, некоторых — мертвыми, кого-то не находят никогда. Вадим Тактаров пообщался с милиционерами, волонтерами и экстрасенсами, которые занимаются поисками людей, а Роман Грузов рассказал, как пытался найти друга своего отца — 78-летнего биолога, пропавшего в лесу недалеко от города
В один из самых жарких дней прошлого лета мне сообщили, что ближайший друг моего отца Петр Петрович С. потерялся в лесу. За пару дней до этого он заходил к нам. Отец мой лежал при смерти, Петр Петрович уезжал на дачу, и дела обстояли так, что все понимали, что визит этот, скорее всего, последний. Я видел их из коридора: отец уже практически не мог говорить, и старики просто молча смотрели друг другу в глаза. Они были знакомы больше полувека — оба биологи, оба заядлые походники, знавшие и любившие жизнь в лесу. В детстве оба учили меня разводить огонь, а Петр Петрович давал поиграться с ружьем. В отличие от отца он любил охоту и много времени проводил в экспедициях — ездил в Среднюю Азию, где спускался в пещеры в поисках летучих мышей. Отец тоже порой уезжал в экспедиции на полгода-год: во времена, когда этим не занимался еще никто на свете, он нырял в Антарктиде, позже — в Австралии. Теперь отец лежал в постели, с которой, как он знал, ему уже было никогда не подняться, а его лучший друг, сидя рядом на стуле, рассказывал, что собирается за морошкой — несмотря на отсутствие одного легкого и не так давно сломанное бедро. Когда, пожав руку больному, 78-летний С. поднялся, чтобы уйти, его качнуло так сильно, что он едва не упал. И вот теперь он исчез — сошел с таксой на болото и не вышел обратно к машине. Водитель безуспешно ждал его на шоссе; сын, работавший в деревне неподалеку, всю ночь носился по соседним дорожкам — но ни гудки, ни крики не дали результата. В последние годы у С. были проблемы со слухом — возможно, он не слышал сигналов или не смог определить направление звука. Утром родственники вызвали милицию и МЧС, а мне позвонили где-то на третий день.
Я впервые заблудился в лесу еще подростком, отправившись с другом за елкой к Новому году, и происшествие это произвело на меня оглушительное впечатление. Было холодно — под минус тридцать. Мы жались к костру, поворачиваясь то одним, то другим замерзшим боком, но нещадно одолевавший нас мороз не шел ни в какое сравнение с холодным страхом: никогда не ночевавшие зимой в лесу, ни я, ни мой приятель не были уверены, что доживем до утра. На следующий день мы вышли обратно по собственным следам и встретили отца, разыскивавшего нас с группой друзей. С тех пор мне несколько раз случалось заблудиться в незнакомой местности — и почти каждый раз меня охватывал знакомый скучный страх.
Место, где С. свернул с дороги в лес, находилось всего в ста километрах от города и приблизительно в двадцати — от ближайшей деревни. Грунтовка, петлявшая по угрюмому лесу, заканчивалась Т-образным перекрестком с разбитой лесовозами глинистой просекой. На топографических картах здесь значилась узкоколейная железная дорога, но рельсы и шпалы, видимо, давно растащили. Вокруг не было никаких населенных пунктов — только частый темный лес с глубокими оврагами, болотцами и заросшими мелколесьем или цветами вырубками да давно брошенные лесовозные просеки. Даже надписи на карте были мрачноватыми — все развалины, болота и урочища с названиями вроде Пересыльный Мох. Всю дорогу я говорил по телефону с оставшимися в городе друзьями, пытавшимися через интернет добыть поисковых собак: ни у местной, ни у городской милиции таких собак не нашлось. Потом телефон перестал ловить сигнал.
На обочине, возле места, где С. видели в последний раз, стоял пяток городских автомобилей и зеленая «буханка» МЧС. Несколько человек закусывали бутербродами, склонившись над картой, кто-то безуспешно пытался завести заглохший квадроцикл. Далеко в чаще непрестанно аукали — там бродила другая группа. Лес стоял тихий и темный, но даже в тени было невыносимо жарко. Искали человек тридцать, и, зная походный опыт Петра Петровича, я подумал, что мы найдем его до вечера — в голове не укладывалось, что человек, «одетый в х/б брюки светло-серые, рубашку в серо-красную клетку, зашедший в лес в понедельник в 9.00 утра 12 июля», может просто так исчезнуть в трех часах езды от своей городской квартиры. Я подошел к сотрудникам МЧС — спросить, не удалось ли найти собаку для поиска.
— Собаки у нас на базе есть, — ответил мужик, сидевший на подножке «буханки», — но они натасканы искать живых под завалами. Дед ваш — немолодой человек, и вы сами говорите — опытный. Раз не вышел ни вчера, ни сегодня — наверное, сердце на жаре не выдержало. А мертвых наши собаки не ищут.
Все помолчали.
— Бывает, что и через неделю сами выходят, — сказал мужик, пытаясь поправить эффект от собственных слов. — Ну, что будем делать?
Я рассчитывал, что это они скажут нам — что делать. И действительно, определенный алгоритм у эмчеэсовцев все же был.
— Для начала, — сказал главный, державший в руках единственный на всю бригаду прибор GPS, — будем прочесывать линейные ориентиры: тропки, линии электропередач и просеки. Если человек выходит к тропе или к проводам, он дальше будет двигаться вдоль ориентира — так и найдем, если живой.
Весь инвентарь МЧС состоял из пары раций, армейских брезентовых носилок, 50-метровой веревки, аптечки, карты и одного GPS. Второй прибор был у меня. Бригада занялась линейными ориентирами, а мы, выстроившись цепью, принялись прочесывать лес по квадратам. Болото, на котором исчезли С. и его такса, занимало около четырех квадратных километров и было рассечено узкими, около метра шириной, канавами — следами заброшенного мелиорационного проекта. С одной стороны его ограничивал большой цветистый луг, с другой — речушка, показавшаяся нам непреодолимой, во всяком случае для пожилого человека. Искали от луга до дороги, затем, развернувшись всей цепью, от дороги до речушки. Канавы и овраги не давали держаться рядом — цепь постоянно рассыпалась, и идущий слева вечно терялся из виду. В лесу было так же жарко, как на дороге, и нас непрестанно одолевали оводы, к которым ближе к вечеру добавились невероятно злобные комары. Зная, что С. ушел в одной рубашке, я с ужасом думал, что они с ним успели сделать.
Мы ничего не нашли — ни следов, ни окурка, только пару раз прямо из-под ног выпрыгивали зайцы. В очередной раз потеряв и вновь обнаружив соседа по цепи, я понял, что, если С. на самом деле уже нет в живых, мы можем запросто пройти в метре от него и не заметить тела в буреломе или овраге. Сам я потерял ориентацию очень быстро и шел только по показаниям GPS. Уже в сумерках мы выбрались обратно к шоссе. На дороге стоял «газик», вокруг которого бегал крупный веселый пес.
Приехавшие оказались волонтерами «Объединения добровольных спасателей» — на организацию удалось выйти через интернет. Добровольцы были экипированы значительно лучше государственных спасателей и в отличие от них не спешили домой. Мы бродили вдоль канав, пока совсем не стемнело, но пес так и не взял следа. Зато, уезжая, его хозяева категорически отказались от денег, не приняв даже символического вознаграждения за бензин, а через день приехали снова. Позже я видел их сайт: в течение двух недель совершенно незнакомые люди в многостраничной ветке дискуссии обсуждали разные версии происшедшего, искали волонтеров и собак, обеспечивали транспорт и карты.
Всю следующую неделю мы провели в лесу, постепенно расширяя зону поисков и исходив болото вдоль и поперек. Человека с таксой не было — оба словно провалились сквозь землю. Как именно это могло произойти, я понял, когда недопрыгнул до берега очередной канавы. Узкая щель оказалась неожиданно глубокой — затягивавшая ее зеленая ряска разошлась в стороны и я провалился в воду почти по грудь. Покрытое тиной дно было предательски топким. Вечером, отойдя в сторону от родственников, я обсуждал этот случай со спасателями.
— Провалиться мог запросто, — сказал один, — но неясно, куда тогда делась такса. Могла, конечно, с перепугу убежать еще дальше в лес, а могла попасться медведю — сегодня видели медвежьи следы совсем свежие. Но на такой жаре труп должен бы был уже всплыть — если, конечно, не зацепился за что-нибудь. А если его медведь нашел — мог прикопать, чтобы потом вернуться. Надо бы под всякие сучья и коряги заглядывать.
От этих бесконечных «если» и связанных с ними — одна мрачнее другой — гипотез делалось как-то невыносимо тоскливо и холодно внутри. Больше всего это чувство напоминало тягостную, безнадежную скуку, с которой я впервые столкнулся зимней ночью у костра, когда не знал, доживем ли мы до рассвета. Каждое утро я входил в лес, думая, что сегодня Петр Петрович отыщется живым или мертвым. В первую половину дня я искал живого, а ближе к обеду, взмокший и совершенно съеденный кровососами, поднимался на какую-нибудь возвышенность или попадавшуюся порой охотничью засидку, окидывал взглядом бесконечный зеленый лес и, в сотый раз подсчитывая, сколько прошло дней, склонялся к мысли, что шанс увидеть С. живым ничтожно мал.
Мы бросили ходить цепью — с утра участки на карте распределялись между медленно, но неуклонно уменьшавшимися группами, и дальше каждый бродил по своему квадрату. Кто-то расклеил объявления о поиске в деревнях вдоль дороги. Кто-то прошел в гидрокостюме всю текшую неподалеку речушку. Ни следа. Вечером я собирал треки с имевшихся GPS и наносил на карту очередной отработанный квадрат. Сменявшиеся бригады МЧС, у которых на всех был только один прибор, никогда не слышали о том, что треки можно сводить на одной карте. Когда я показал им OziExplorer — программу, позволяющую переносить данные из GPS на персональный компьютер, — и убедил, что несколько бригад МЧС уже не первый день ходят по одному и тому же маршруту, они были по-настоящему удивлены. Вообще, эффективность организованных государством поисков очень сильно зависела от смены. Одни бригады приезжали с девушками и практически сразу отправлялись купаться, другие бродили по лесу как заведенные, но все они в конце каждого дня предполагали, что назавтра начальство прикажет прекратить ПСР (поисково-спасательные работы) — особенно если в районе начнется другая, более перспективная операция.
К концу первой недели пришла гроза с ливнем, мгновенно размывшим глиняные дорожки. Надежды ни у кого практически не оставалось — даже оптимисты, предполагавшие, что С. сломал ногу и все это время лежит где-то незамеченным, соглашались, что он вряд ли смог бы пережить холодную мокрую ночь.
— Теперь по мухам надо ориентироваться или по запаху, — сказал один из спасателей, и на меня снова нахлынула знакомая скучная дурнота.
Когда все возможные версии казались исчерпанными, я стал объезжать немногочисленные деревни в округе — на случай, если пропавший выйдет сильно в стороне от района поисков. Дорогу размыло так, что несколько километров отнимали часы — мотоцикл часто падал или вяз в лужах. Хуже всего было то, что на плохой дороге нельзя было ни на секунду отпустить руль — съеденные комарами руки опухали на глазах, и мне снова страшно было думать, как они могли извести за это время человека, ушедшего в одной рубашке. Над головой несколько раз со стрекотом пролетал параплан — родственники С. нашли энтузиастов, организовавших воздушную разведку. Пилоты тоже не брали денег — только один, сжегший над лесом все горючее, попросил отлить немного бензина, чтобы дотянуть до базы. Наконец деревья передо мной расступились, и мотоцикл выскочил к крохотной покосившейся деревеньке. Я обходил дом за домом, расспрашивая хозяев и расклеивая объявления. В каждом ахали и рассказывали какую-нибудь жутковатую историю. Выяснилось, что люди теряются в этих местах регулярно, едва ли не каждый год.
— Самое большее — через пять дней выходили, — рассказала словоохотливая старушка, усадившая меня обедать. — Два года назад у соседа дети заплутали и через пять дней на полустанок к 46-му километру вышли, тебе там тоже обязательно расспросить надо. А еще у соседки муж в лес пошел — и искали, и кричали, а нашли мертвого грибники лет через пять, тут всего в километре под деревом сидел, и даже звери его не тронули. А моего вовсе не нашли — он лет пятнадцать назад ушел. Тут в болоте такие окна есть, провалишься — вовек не выберешься. Должно быть, ваш в такое окно и угодил.
Я доел обед и немного обсохнув у печки, попытался проехать по просеке до полустанка. Вечерело, и прямо перед колесом мотоцикла тянулась цепочка хорошо видимых на мокрой глине медвежьих следов. Я проехал по ним километров пять и совсем уже решил разворачиваться, когда мотоцикл, клюнув носом вниз, вдруг ушел в жидкую глину почти по самые ручки руля. Он завяз так прочно, что я не смог его вытащить — пришлось вбить под раму лесину, которая не дала бы машине утонуть окончательно, и отправляться за помощью. Началась короткая летняя ночь. Я шел по просеке, поглядывая по сторонам, чтобы вовремя заметить хозяина больших когтистых следов, и мне было очень не по себе. Всему, что я знал о выживании на природе, меня научили отец и отчасти — Петр Петрович; а сейчас, когда я не знал наверняка, жив ли еще кто-нибудь из них, в лесу было особенно одиноко и неуютно. В какой-то момент мне показалось, что Отдыхать уселись в тени ржавой дрезины и лесовозных платформ, бог весть когда брошенных в этом лесу. Из-за старой, никому не нужной техники и насквозь проржавевших бочек лес казался совсем унылым, и я в который раз поразился тому, какую глухомань можно найти в ста километрах от города. Развернув карту, я проследил, куда уходила ветка: одним концом она упиралась в полустанок, на который два года назад вышли пропавшие дети, а другим — дальним — в железнодорожную станцию, возле которой я чуть не замерз, когда искал злополучную елку для новогоднего праздника. Теперь стало ясно, что напоминал мне этот лес, — и отчего-то, как только я понял, где именно нахожусь, я окончательно потерял надежду. Мы пошли дальше, но так и не встретили ни одного следа — только десятки гадюк, гревшихся на горячих рельсах. Шел восьмой или девятый день поисков, во время ночного перехода в неудобных мотоциклетных сапогах я так сбил ноги, что почти не мог быстро ходить, и к вечеру, узнав, что отцу стало хуже, окончательно уехал домой. В следующие дни я иногда звонил в деревню — спасательная операция постепенно сворачивалась, а на 13-й день ее прекратили вовсе. На месте остался только младший сын С. — он должен был собрать весь скарб и выехать в город на следующее утро. После недели в лесу в душном горячем городе было трудно дышать, и ночами я постоянно думал о том, какая смерть лучше — дома после долгой болезни и в своей постели или та, что настигла Петра Петровича в лесу. В том, что его нет в живых, я больше не сомневался. Перед глазами все время стояли стволы, муравейники и овраги, где, возможно, лежало тело.
Петра Петровича нашли на 14-й день в кустах возле самой деревни. Он так ослаб, что не смог самостоятельно пройти триста метров до скорой, вызванной обнаружившими его людьми, — к машине его вынесли на носилках. Он не мог даже приподнять голову и позже рассказывал мне, что принимал все происходящее за мираж, пока не узнал среди мелькавших у носилок ног знакомые брюки своего младшего сына. Две недели он шел (а когда ноги перестали держать — полз), переходя с одной заброшенной просеки на другую, неотступно приближаясь к дому и так же неотступно удаляясь от района поисков. Не зная местности, он двигался зигзагами, почти параллельно дороге, метр за метром карабкаясь сквозь валежник, болота и гнилые пни. Дневную жару пережидал в тени, ночами грелся у костра, который разводил с помощью кончавшейся зажигалки и берестяного трута. Пять сигарет удалось растянуть на четыре дня, и в один из этих дней пес оставил его одного (собака тоже выбралась в конце концов на шоссе). Когда сил на сбор дров не осталось, С. стал спать, прячась от ветра в старых колеях, и положил в карман кусок коры, на котором выцарапал свое имя, чтобы облегчить опознание тела, но по-прежнему считал себя не вправе поджечь лес, чтобы привлечь внимание спасателей. Все это время он ничего не ел, только пил, высасывая скопившуюся в лужицах воду пустотелым стеблем медвежьей дудки, а потом собирая ее в болоте удачно найденной стеклянной банкой. Он так исхудал, что почти не мог спать на впивавшихся в тело камнях и сучьях, и через неделю, когда я навещал его в больнице, его разбитые ноги были все еще покрыты сплошной коркой спекшейся крови. С. рассказывал, что боялся не столько смерти, сколько долгого процесса умирания — но к тому времени, когда пришло отчаяние, у него уже физически не было сил, чтобы прервать свои страдания тупым перочинным ножиком. Сидя в кресле-каталке в больничном дворе, он смешно шутил, подробно и метко описывая красоту безлюдья и нежные оттенки неба в бесконечной череде закатов и рассветов.
Но все это я узнал позже, а когда мне позвонили, чтобы сказать, что С. нашелся живым, я сам бродил в поисках выхода, заблудившись в путанице одинаковых кладбищенских дорожек. Отец умер на три дня раньше. на дальней опушке завозился медведь — я постарался поскорее пройти мимо. К дому я вышел только утром, и уже через несколько часов мы отправились обратно на старенькой «ниве». Выдернув мотоцикл, мы с младшим сыном Петра Петровича пошли дальше пешком. Вскоре просека превратилась в узкоколейку — видимо, так далеко сборщики металлолома не забирались. Ржавые рельсы на трухлявых шпалах петляли по лесу, пересекая темные речки по угрожающе покачивавшимся гнилым мостам. Мы долго шли молча, и я думал, что наши отцы словно нарочно устроили все так, чтобы не узнать, кто из них кого переживет.
Вход 
Регистрация
Правила Форума
Портал
